смерть. Если бы не ранения, я бы ни за что не променял свою походную гусарскую жизнь на штабную. За вами родительский совет, за мной – последнее слово, которое, несомненно, может изменить всю мою жизнь…»
Баташов знал Дитерихса еще полковником, когда тот был генерал-квартирмейстером третьей армии Юго-Западного фронта. Их сдружила единая цель в то время, когда они были привлечены Ставкой к работе над «Наставлением по контрразведке в военное время». Правда, не все их предложения и пожелания нашли отражение в документе, подписанном великим князем Николаем Николаевичем. И когда Баташов во время очередного совещания в Ставке начал настаивать над внесением необходимых изменений уже в новое Наставление, единственным человеком, кто его поддержал, был Дитерихс, ставший к этому времени уже генерал-квартирмейстером Юго-Западного фронта. Именно поэтому, прекрасно зная этого человека, как профессионала и истинного монархиста, Баташов был спокоен за судьбу Аристарха, если тот решит разделить его судьбу. Лучшего наставника для сына генерал и не желал. В своем ответном письме он не стал давать сыну советы, а просто поведал о том, как сам стал «начальников шпионов»:
«Когда мне предложили служить в разведке, – написал в ответном письме Баташов, – я, верный офицерским традициям, выразил сомнение, на что известный тебе генерал-кватирмейстер, сподвижник Скобелева, сказал простые и мудрые слова: „Помните, штабс-капитан: долг каждого солдата – жертвовать ради Отечества самым дорогим, что у него есть, то есть собственной жизнью. Однако поставить на кон свою честь иногда бывает потруднее, чем умереть. Идите, и чтобы завтра ваш рапорт о переводе в генерал-квартирмейстерскую службу был у меня на столе!“
Я вышел из кабинета генерала, полный горестных дум. Фраза „поставить на кон свою честь“ не выходила у меня из головы. Что скажут друзья и коллеги, узнав, что я вскоре стану якшаться со всякими там филерами и шпионами, любыми доступными и недоступными средствами добывать необходимые сведения о противнике? Отвернутся от меня? Не подадут больше руки?
После бессонной ночи, сопоставив все „за“ и „против“, я принял нелегкое для себя решение служить в агентурной разведке. И скажу откровенно, первое время, узнав, что я служу в разведочном отделе, сослуживцы относились ко мне с предубеждением, довольно холодно, но вскоре благодаря первым успехами в этом новом для меня деле ледок кастовости начал таять, и прежние отношения наши возобновились. То есть все во многом будет зависеть от тебя. Я буду рад любому принятому тобой решению…»
Закончив письмо, Баташов задумался.
«Конечно, – думал он, – у Аристарха достаточно качеств, чтобы соответствовать его новому статусу. Прежде всего, у него отличная память, наблюдательность, способность подмечать мелкие детали. Я всегда старался развить у него способность к анализу и интуитивному мышлению, и это во многом помогало сыну особенно во время его партизанских рейдов в тыл противника. А знание различных хитростей и уловок, которые применяют агенты противника, он получит уже в ходе своей довольно хлопотной деятельности. Вот только опыта штабных взаимоотношений у него маловато. А это же целая наука, которая и ко мне-то пришла не сразу, а после многих неудач и упущений. Ему, как человеку из окопа, трудно будет привыкнуть к этим довольно непростым взаимоотношениям, уж слишком он прост и прямолинеен. Может, не сдержавшись, прямо, по-кавалерийски сказать что-то неприятное начальству, а это в штабах не приветствуется, тем более в штабе фронта, где сегодня царь и бог – генерал Брусилов. Уж слишком резок и неоднозначен этот человек. Недаром в его секретном досье он числился среди заговорщиков под номером пять, сразу же после Николая Николаевича, Алексеева, Рузского и Маннергейма и прежде всего потому, что пользовался особым покровительством великого князя, выполняя все даже самые абсурдные его распоряжения. Ведь это Брусилов, развивая и углубляя теорию Верховного, оправдывающую стратегические неудачи Ставки в связи с захлестнувшим Россию шпионством весной 1915 года, предпринимал многократные попытки расширить масштаб депортации местного немецкого и еврейского населения в районе расположения своей восьмой армии. Прикрывая эти свои действия голословным утверждением о том, что они, несомненно, портят телеграфные и телефонные провода, он приказал брать среди немецкого населения заложников, главным образом из учителей и пасторов, заключить их до конца войны в тюрьмы, а также реквизировать у немецких колонистов все продукты, за исключением продовольствия, до нового урожая, а в немецких колониях селить беженцев. За отказ сдать хлеб, фураж или принять беженцев заложники подлежали смертной казни. А в ходе летнего отступления, когда Верховный, не зная, как остановить врага, в отчаянии повелел: „Ни шагу назад!“, не подкрепив свой приказ ни резервами, ни боеприпасами, единственный кто довольно рьяно взялся за выполнение этого указания был Брусилов, который потребовал от нижних чинов и офицеров во что бы то ни стало остановить неприятеля. В приказе командующего армией звучали самые беспощадные слова: „Пора остановиться и посчитаться наконец с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве сил, неутомимости, непобедимости и тому подобном, а потому приказываю: для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю, на отходящих или бегущих действовать таким же способом…“ Чтобы остановить свои отступающие части, он создал заградительные пулеметные команды, которым приказал расстреливать солдат и офицеров, оставляющих свои позиции без указания свыше. „При нужде не останавливаться перед поголовным расстрелом“, – требовал он от расстрельных команд. Но не эти жестокие и не всегда оправданные действия вызывали у Баташова подозрение в нелояльности Брусилова по отношению к Помазаннику Божьему, а его либеральные заигрывания с общественными деятелями и политиками в период, когда либерально-демократические силы начали активную пропагандистскую кампанию по очернению царской семьи. Тактика, используемая либеральными кругами и революционерами, была очень проста и бесхитростна. Любыми средствами надлежало поколебать единство в народе, пошатнуть его уверенность в себе, заронить сомнение в целесообразности и необходимости жертв, положенных на алтарь войны, дискредитировать власть вообще и, наконец, развенчать и испачкать фигуру государя императора притом, с одной стороны, как человека, а с другой – как вождя народа, поставленного Всевышним».
Баташов понимал, что бацилла морального и политического разложения, попавшая в ослабленный войной организм общества и государства стала быстро размножаться, вызывая все новые и новые метастазы, и тогда либералам понадобились авторитетные «врачеватели», консилиум которых мог бы со всей ответственностью заявить о том, что болезнь прогрессирует и для выздоровления всего организма необходимы самые радикальные меры. Ибо доселе тиражируемые либералами слова и слухи, порочащие царскую семью и правительство, должного воздействия на
